Неточные совпадения
— Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял он,
Да в
землю сам ушел по грудь
С натуги! По лицу его
Не слезы — кровь
течет!
Не знаю, не придумаю,
Что будет? Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я
на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты, сила, делася?
На что ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам ушла!
Иленька молчал и, стараясь вырваться, кидал ногами в разные стороны. Одним из таких отчаянных движений он ударил каблуком по глазу Сережу так больно, что Сережа тотчас же оставил его ноги, схватился за глаз, из которого
потекли невольные слезы, и из всех сил толкнул Иленьку. Иленька, не будучи более поддерживаем нами, как что-то безжизненное, грохнулся
на землю и от слез мог только выговорить...
Раскольников протеснился, по возможности, и увидал, наконец, предмет всей этой суеты и любопытства.
На земле лежал только что раздавленный лошадьми человек, без чувств, по-видимому, очень худо одетый, но в «благородном» платье, весь в крови. С лица, с головы
текла кровь; лицо было все избито, ободрано, исковеркано. Видно было, что раздавили не
на шутку.
Когда он обогнул угол зеленого одноэтажного дома, дом покачнулся, и из него
на землю выпали люди. Самгин снова закрыл глаза. Как вода из водосточной трубы,
потекли голоса...
Река Угрюмая
течет в широтном направлении. Узкая долина ее покрыта густым хвойно-смешанным лесом. Следы разрушительного действия воды видны
на каждом шагу. Лежащие
на земле деревья, занесенные галькой и песком, служат запрудами, пока какое-нибудь новое большое наводнение не перенесет их в другое место.
Бесчисленные золотые звезды, казалось, тихо
текли все, наперерыв мерцая, по направлению Млечного Пути, и, право, глядя
на них, вы как будто смутно чувствовали сами стремительный, безостановочный бег
земли…
В то самое время в других местах
на земле кипела, торопилась, грохотала жизнь; здесь та же жизнь
текла неслышно, как вода по болотным травам; и до самого вечера Лаврецкий не мог оторваться от созерцания этой уходящей, утекающей жизни; скорбь о прошедшем таяла в его душе как весенний снег, — и странное дело! — никогда не было в нем так глубоко и сильно чувство родины.
Максим полюбил добрых иноков. Он не замечал, как
текло время. Но прошла неделя, и он решился ехать. Еще в Слободе слышал Максим о новых набегах татар
на рязанские
земли и давно уже хотел вместе с рязанцами испытать над врагами ратной удачи. Когда он поведал о том игумену, старик опечалился.
На месте славного побега
Весной растопленного снега
Потоки мутные
теклиИ рыли влажну грудь
земли.
— Хорошо, брат, устроено все у бога, — нередко говорил он. — Небушко,
земля, реки
текут, пароходы бежат. Сел
на пароход, и — куда хошь; в Рязань, али в Рыбинской, в Пермь, до Астрахани! В Рязани я был, ничего — городок, а скушный, скушнее Нижнего; Нижний у нас — молодец, веселый! И Астрахань — скушнее. В Астрахани, главное, калмыка много, а я этого не люблю. Не люблю никакой мордвы, калмыков этих, персиян, немцев и всяких народцев…
Далеко, за лесами луговой стороны, восходит, не торопясь, посветлевшее солнце,
на черных гривах лесов вспыхивают огни, и начинается странное, трогающее душу движение: все быстрее встает туман с лугов и серебрится в солнечном луче, а за ним поднимаются с
земли кусты, деревья, стога сена, луга точно тают под солнцем и
текут во все стороны, рыжевато-золотые.
Возвращаясь вечером с ярмарки, я останавливался
на горе, у стены кремля, и смотрел, как за Волгой опускается солнце,
текут в небесах огненные реки, багровеет и синеет земная, любимая река. Иногда в такие минуты вся
земля казалась огромной арестантской баржей; она похожа
на свинью, и ее лениво тащит куда-то невидимый пароход.
Вот Стрибожьи вылетели внуки —
Зашумели ветры у реки,
И взметнули вражеские луки
Тучу стрел
на русские полки.
Стоном стонет мать-земля сырая,
Мутно реки быстрые
текут,
Пыль несется, поле покрывая.
Стяги плещут: половцы идут!
С Дона, с моря с криками и с воем
Валит враг, но, полон ратных сил,
Русский стан сомкнулся перед боем
Щит к щиту — и степь загородил.
Их жизнь
течет так ровно и мирно, никакие интересы мира их не тревожат, потому что не доходят до них; царства могут рушиться, новые страны открываться, лицо
земли может изменяться, как ему угодно, мир может начать новую жизнь
на новых началах, — обитатели городка Калинова будут себе существовать по-прежнему в полнейшем неведении об остальном мире.
Шел дождь, по стеклам лились потоки воды, было слышно, как она
течет с крыши
на землю и всхлипывает.
Мутно
текут потоки горя по всем дорогам
земли, и с великим ужасом вижу я, что нет места богу в этом хаосе разобщения всех со всеми; негде проявиться силе его, не
на что опереться стопам, — изъеденная червями горя и страха, злобы и отчаяния, жадности и бесстыдства — рассыпается жизнь во прах, разрушаются люди, отъединённые друг от друга и обессиленные одиночеством.
Лежу у опушки лесной, костер развёл, чай кипячу. Полдень, жара, воздух, смолами древесными напоенный, маслян и густ — дышать тяжело. Даже птицам жарко — забились в глубь леса и поют там, весело строя жизнь свою.
На опушке тихо. Кажется, что скоро растает всё под солнцем и разноцветно
потекут по
земле густыми потоками деревья, камни, обомлевшее тело моё.
В разноголосом пении, отрывистом говоре чувствуется могучий зов весны, напряженная дума о ней, которая всегда вызывает надежду пожить заново. Непрерывно звучит сложная музыка, точно эти люди разучивают новую хоровую песню, — ко мне в пекарню
течет возбуждающий поток пестрых звуков, и разных и единых в хмельной прелести своей. И, тоже думая о весне, видя ее женщиною, не щадя себя возлюбившей все
на земле, я кричу Павлу...
Теперь они шли по улице, озябшие и несчастные. Слезы
текли из слепых глаз старухи и замерзали
на лице. Старик шел с какой-то горестной торжественностью и, постукивая палкой по мерзлой
земле, поднимал лицо высоко, как будто глядя в небо слепыми глазами. Оказалось, что они шли «делать бумагу» в управе. В эту ночь из амбара якута, у которого они зимовали, украли их сокровища, стоившие нескольких лет тяжкого труда…
Под ногами быстро
текут невидимые ручьи. Тяжело и плотно легла
на грудь
земли сырая ночь, и пьёт
земля животворную влагу, захлёбываясь ею, как ребёнок молоком матери.
Вода из моря поднимается туманом; туман поднимается выше, и из тумана делаются тучи. Тучи гонит ветром и разносит по
земле. Из туч вода падает
на землю. С
земли стекает в болота и ручьи. Из ручьев
течет в реки; из рек в море. Из моря опять вода поднимается в тучи, и тучи разносятся по
земле…
«Все создания и вся тварь, каждый листик устремляется к слову, богу славу поет, Христу плачет… Все — как океан, все
течет и соприкасается, в одном месте тронешь, в другом конце мира отдается… Ты для целого работаешь, для грядущего делаешь. Награды же никогда не ищи, ибо и без того уже велика тебе награда
на сей
земле: духовная радость твоя… Знай меру, знай сроки, научись сему… Люби повергаться
на землю и лобызать ее.
Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, все люби…»
И ворча про себя, повел народ Сухого Мартына
на третий путь:
на соседнюю казенную
землю. И вот стал Мартын
на прогалине, оборотясь с согнутою спиной к лесничьей хате, а лицом — к бездонному болоту, из которого
течет лесная река; сорвал он с куста три кисти алой рябины, проглотил из них три зерна, а остальное заткнул себе за ремешок старой рыжей шляпы и, обведя костылем по воздуху вокруг всего леса, топнул трижды лаптем по мерзлой груде и, воткнув тут костыль, молвил...
Жизнь для гостей
текла привольная. Вставали поздно, купались. Потом пили чай и расходились по саду заниматься.
На скамейках аллей, в беседках,
на земле под кустами, везде сидели и читали, — в одиночку или вместе. После завтрака играли в крокет или в городки, слушали Катину игру
на рояли. Вечером уходили гулять и возвращались поздно ночью. Токарев чувствовал себя очень хорошо в молодой компании и наслаждался жизнью.
Раскаленный воздух дрожал, и беззвучно, точно готовые
потечь, дрожали камни; и дальние ряды людей
на завороте, орудия и лошади отделились от
земли и беззвучно, студенисто колыхались — точно не живые люди это шли, а армия бесплотных теней.
Ты, галицкий князь Осьмомысл Ярослав,
Высоко ты сидишь
на престоле своем златокованом,
Подпер Угрские горы полками железными,
Заступил ты путь королю,
Затворил Дунаю ворота,
Бремена через облаки мечешь,
Рядишь суды до Дуная,
И угроза твоя по
землям течет,
Ворота отворяешь к Киеву,
Стреляешь в султанов с златого престола отцовского
через дальние
земли.
Лишь только мы завернули
На этот… другой путь,
Часовой сразу 2 пули
Всадил коменданту в грудь.
Потом выстрелил в меня.
Я упал…
Потом он громко свистнул,
И вдруг, как из-под
земли,
Сугробы взрывая,
Нас окружили в приступ
Около двухсот негодяев.
Машинисту связали руки,
В рот запихали платок.
Потом я услышал стуки
И взрыв, где лежал песок.
Метель завывала чертом.
В плече моем ныть и
течь.
Я притворился мертвым
И понял, что надо бечь.